Сгусток тьмы рождается меж ладоней и летит в сторону лежащего на снегу оленя. Звук разрезаемой кости и плоти неприятен, но звук падения на землю уже безжизненного тела еще более оглушающий. Если бы можно было остановить время, Давид сделал бы это именно в эту минуту. Запечатлеть момент не только в памяти, но и в рисунке, в заметке, в летописи. Никто не расскажет лучше тех, кто там был. Ему приходится прикоснуться к еще теплой туше. Поднять с холодной земли отрубленные точным движением рога. Ему нужно это сделать, это его работа. Приходится перебороть себя и выполнить ее, как бы было неприятно и жаль животное. Он никогда не одобрял охоту, как и насилие в целом. Но усилители так и задуманы, это вне его власти. Он может лишь по собственной воле отказаться им обладать.
Вернувшись в лагерь, Давид готовит из рогов оленя ожерелье для Алины. Ожерелье звучит, конечно же, не так жестоко, как ошейник. Но по сути своей это именно он. Сковывающий ее волю и позволяющий другому управлять той силой, что гнездится в ее тщедушном теле. Передатчик для генерала выглядит не так ужасно. Как медаль, только не золотая и на груди, а вживленная под кожу на тыльной стороне ладони. Уродство руки — не такая уж и большая плата за обладание такой силой. Алина сопротивляется, будто рыба бьется об лед, когда ту вытащили из проруби, да все бесполезно. Наивно верит словам генерала, а тот ведь не врет ей. Просто не договаривает. Эта сцена — огромное испытание, но фабрикатор стоит в стороне, недвижим, словно камень. Хотел бы он сказать, что не сторонник таких методов, но... Только такие могут что-то изменить. Он не будет вставать в позу, а поспособствует тому будущему, что не менее страстно желает. По-своему. Ведь он всего лишь прочник, ведомый своим научным интересом. И властью своего благодетеля.
Сила Давида редко проявляется физически. Но когда с одной стороны — Заклинатель Солнца, с другой — Заклинатель Тьмы и живой усилитель, так или иначе ждешь чего-то необычного. Сопряжение проходит для Давида более чем необычно. Два сердцебиения, которые доселе он не слышал. Две силы, которых доселе он не касался. Два потока, готовых снести все вокруг, если вырвутся наружу. Совсем не две нити, что нужно сплести в одну, и даже не каната. Про ощущения проводника в дневнике Морозова совсем ничего не было сказано. Может, именно поэтому. Чтобы не пугать. И не соблазнять. Ведь это все равно что побывать внутри каждого, кого соединяешь. Увидеть суть. А вместе с этим многое понять. Надо ли говорить, что с этого момента Давид будет под еще более пристальным вниманием генерала? Ему доверили достаточно сокровенного одним только этим ритуалом. Свечение вокруг погасло, но капля тьмы как будто бы в глазах осталась насовсем. Ему не по себе от того, что он сделал, но результат того стоит.
Ночь проходит смутно. Сон толком так и не идет, и утром Давид выглядит еще более потрепанным, чем обычно. А спать в карете уже неприлично. По прибытию в лагерь он генералу больше не нужен, так что можно рассчитывать на хоть какой-то отдых уже там. Отбытие скифа все равно назначено лишь на следующее утро. Но планы меняются, когда Костюк видит издалека знакомые рыжие кудри. Усталость как рукой снимает от таких приятных сюрпризов. Значит, у него будет компания на вечер помимо горького чая. Разговор с Алиной у Жени может занять достаточно много времени, но Давид все равно решает, что подождать девушку у ее палатки — лучшее, что он может сделать.