На гражданке все иначе. Жизнь как будто выцветает, не встречая постоянной угрозы. Утро — день — вечер — ночь — снова утро… Не надо ни за что бороться — по крайней мере здесь и сейчас. Не повторяется по десять раз в день одно и то же: уже почти не ощущаемая горечь от чьей-то смерти, желание забыться и отвлечься, борьба, бег, пот заливает глаза… Жак знал, что будут флешбеки. Что не все могут найти себя потом в мирной жизни. Некоторые спиваются. Единицы обращаются за помощью специалистов. Когда уходил, командир дал пару телефонов — обращайся, сказал, если надо будет. Жак тогда поблагодарил и взял. Не думал, что придется воспользоваться.

Один телефон действительно оказался специально обученным для работы с ветеранами психологом, второй — владельцем частного охранного предприятия, тоже ветеран, оказывающий протекцию тем, кто, вернувшись из армии, не может найти себе место в мирной жизни. Но позвонил Жак, конечно, не сразу.

Сначала он пытался сам. Забрал из камеры хранения свои вещи, куда их заботливо отправила после развода жена, — не так уж и много этого “имущества”, — и долго не знал куда податься. Не к родителям же, благо у тех опять какие-то терки друг с другом — ну, как всегда. В конце концов, нашел крохотную студию в мелком городке неподалеку от Сан-Франциско, все на том же западном побережье, что и родной Лос-Анджелес, и решил там осесть. Нельзя же вечно всю жизнь чего-то искать? Надо как-то и на хлеб с маслом зарабатывать.

Первым местом его работы было какое-то кафе. После того, как выставил за дверь пристававшего к девушке по пьяни бугая, будучи всего лишь официантом, ему принялись объяснять — мол, мы не такие, мы уважаем право клиентов на частную жизнь, бла-бла-бла. Жак швырнул передник в лицо объяснявшему и свалил. Походу тот бугай был ее парнем и это был просто флирт. В жопу такой флирт. Две недели после того случая Жаку было не по себе, он прятался дома, время от времени стыдливо наливая себе джин без тоника и оправдываясь перед собой, что он ни черта не понимает в этой вашей мирной жизни. Какие-то деньги были — по контрактам неплохо платят, а Жак, зная наперед обо всех сложностях, не тратил их бездумно и впустую, постоянно откладывая на черный день. Потом попытался устроиться в больницу на какую-то совсем незначительную должность, но тонкий запах медикаментов и стерильной чистоты вызывал столь сильные сожаления обо всех, кого он не спас, не вытянул, не помог добраться до базы живыми, начисто выжигая волю к жизни, что тоже пришлось оставить. В качалке он повздорил с клиентом. Пробовал грузчиком в порту — платят мало, курьером — недостаточно вежлив, в охрану он сначала наниматься опасался, считая, что может получиться, как с больницей, но когда он, в конце концов, сломался и стал звонить по выданным номерам, после короткого курса психотерапии он все же вышел на работу в то агентство, что ему рекомендовал командир. Здесь хотя бы и сослуживцы, и начальство отлично понимали, через что он прошел и как с такими обращаться, если вдруг припекло. Постепенно жизнь начала входить в свою колею.

Первый раз они встретились с Лоуренсом после армии во время инструктажа в университете, где базировалось теперь уже его, Жака, охранное агентство. Тогда он еще удивился, что командир спецназа забыл в тишине библиотечных залов, они перекинулись парой ничего не значащих фраз и Жак ушел следом за начальником охраны, показывавшим и рассказывавшим новичку что где. После Жак иногда думал вернуться в тот зал — где-то глубоко внутри свербело, что знакомый. Что их многое связывает. Что… но потом он думал: а что?.. В самом деле разве они были такими уж близкими друзьями? Мирная жизнь, ставившая перед Жаком кучу новых вызовов, заставляла его все отчетливее чувствовать себя неудачником, и хвастаться перед Коббом ему было нечем. Ну не рассказывать же, что после психотерапии он стал спокойнее спать, в самом деле! Дурной какой-то разговор. Так и не придумав, чем бы он мог заинтересовать бывшего сослуживца, Жак ходил на работу как зомби. Приходил, сидел перед мониторами, делал положенные по инструкции обходы, выпроваживал зарвавшихся студентов, если такие случались. Но в основном он скучал. Пытался привыкнуть. Найти, как ему рекомендовал психолог, что-то свое — что-то, что увлечет его, заставит забыть травмирующий опыт, даст много новых впечатлений.

Где-то недели через две после той первой встречи он, делая вечерний обход, заметил за одиноким освещенным столом в притихшем зале библиотеки знакомую фигуру, склонившуюся над книгами. Минуту-другую Жак стоял в дверях, размышляя, подойти или нет, но то ли поздний час и усталость сделали свое дело, и внутренний критик отправился спать пораньше, то ли взяло верх любопытство, но в конце концов Эстон сделал несколько шагов навстречу, гулко отозвавшихся в пустом помещении.
— У вас все в порядке, капитан? — сдержанный голос Жака нарушил библиотечную тишину. — Необычно… видеть вас здесь.
Он обвел взглядом зал — ряды столов с погашенными настольными лампами, тяжелые стулья с прямыми спинками, конторка, за которой отсутствовала дежурный библиотекарь. Кажется, он видел ее в холле с женщиной помоложе, если не ошибается…
— Как-то… непривычно, да?

Независимо от того, сам ты поделил свою жизнь на до и после, или это сделали за тебя, самое трудное — принять то, что тебе нужно начинать все заново. Что после стольких лет, трудов и усилий все, что было до этого момента — безнадежно устарело. Что ты стоишь у разбитого корыта, ощущая ненужность. И не важно, какие сюрпризы и возможности приготовила для тебя жизнь в будущем, в этот момент ты потерял все, а нового еще не обрел, и уже подсознательно от этого нового отказался, потому что прошлое слишком ценно, чтобы его вот так легко отпустить, в одну минуту. Никто и не заставляет, но хочется же держать лицо. Надо что-то делать, что-то новое, снова куда-то бежать, чего-то добиваться, во что-то верить. Но уже осторожнее, с оглядкой на произошедшее, чтобы и с новым не случилось того же. Чтобы и в этот раз все не рухнуло карточным домиком от малейшего дуновения ветерка. Кто бы знал, как велик соблазн не начинать вовсе! Боясь неудачи с первых же шагов, не желая переживать ее вновь, но еще больше — что уже просто не успеешь, потому что тебе уже совсем не 20 лет. И пусть тебе противна мысль стать тем самым ветераном, которые пытаются найти свое место в жизни и не находят его, продолжая бесцельное существование в серости быта, ты медленно им становишься. Смотришь в потолок по утрам, долго смотришь, не понимая, зачем открыл глаза, не находя, для чего вообще подниматься с кровати. Продолжаешь отлеживать бока до тех пор, пока мышцы не начнут ныть, выгоняя прочь из вороха подушек и одеял, лишь бы только начал двигаться. Это вот это имеют в виду, когда говорят, что и от отдыха можно устать? От безделья. Когда-то ты не понимал, каково это, никуда не спешить, не иметь каких-то планов, дедлайнов, обязанностей. А теперь у тебя их нет и ты не понимаешь, зачем они нужны, ведь... и так не плохо? Плохо, просто ты не хотел себе в этом признаваться. И вот с этого осознания все начинается. Ты все еще не представляешь себе, что бы это было, но уже делаешь какие-то шаги навстречу. Поднимаешься, идешь и делаешь. Что-то простейшего, типа звонка другу. Что-то, чему ты не придаешь значения, ведь, даже если бы ты этого не сделал, дальнейшее все равно случилось бы. Но все-таки оно ценно, потому что ты сделал это сам. Первый. А не кто-то за тебя, пытаясь тебя спасти.
Естественно, когда кто-то о твоем состоянии знает, отсидеться спокойно до конца своих дней тебе уже не дадут. Их попытаются разнообразить их настолько, что будут посланы далеко и надолго, отборным матом. Благо, дариус еще со школы наслушался от своего друга всякого, заодно и услышать новенькое, подобранное в армии, ему было весело. Благодаря ему бывший капитан спецназа не спился, не застрелился, и не стух в съемной квартирке, где бы его труп обнаружили спустя неделю из-за неприятного запаха по подъезду. Несколько недель амебного состояния кончились тем, что Лоуренсу всучили договор с издательством на работу не то редактором, не то переводчиком. А он и не сопротивлялся. Пусть литература и не та сфера деятельности, с которой он планировал связать свою жизнь, но зарабатывать на нее все равно как-то пришлось бы. Так уж пусть лучше под боком у знакомых, в деле, что не вызывает скуки, отвращения или непрошенных ассоциаций. Он всегда любил читать, так что перспектива проводить среди словарей и рукописей все свободное — которого оказалось слишком много — время его не пугала и даже начала нравиться через какое-то время. Дома не сиделось, так что Кобб попытался обосноваться в маленьком кафе недалеко от редакции. Сидящий в темном углу мужчина, с ноутбуком и блокнотом, поглощающий кофе литрами в процессе своего увлечения творческой работой — слишком обласканный кинофильмами образ, чтобы быть правдой. В библиотеке университета, которая была открыта для любых посетителей, сосредоточиться получалось куда лучше. Да и всегда под боком было огромное количество книг, позволяющих быстро восполнить пробелы в знаниях. Интернет, конечно, вещь удобная, но есть своя романтика в перелистывании старых пожелтевших страниц, даже если это томик учебника по ядерной физике.
— У вас все в порядке, капитан? — Лоуренс снова засиделся допоздна в читальном зале, не заметив, как тот опустел. Знакомый голос выудил его из забытья текстом и заставил поднять голову. С полминуты он пытался понять, кто перед ним... Нет, не так. Пытался убедить мозг, что он не помнит, кто перед ним. Пытался видеть действительность, а не прошлое. Несколько дней назад он точно так же внезапно услышал этот голос, когда точно так же занимался своими делами здесь. Начальник охраны университета вводил в курс дел нового работника, которым оказался Жак. В последний раз они виделись еще на службе с этим парнем. Просто рядовой из отряда, с которым несколько раз на операциях пересекалась команда Лоуренса. Команда, которой больше нет. Черт.
— Да, — С большой задержкой ответил Кобб, заморгав и пытаясь отбросить непрошеные мысли куда подальше. — Да, все хорошо. Миссис Баскет прислала сказать, что мне пора выметаться домой? — Обернувшись на стойку библиотекаря, он не нашел там вышеупомянутой дамы, и кивнул, поднимаясь со стула и начиная собираться. — Необычно? Так это скорей тебя, чем меня. Я-то хоть родом из пригорода, а ты... вроде бы из Лос-Анджелеса? И как ты тут оказался? — Нельзя сказать, что этот интерес был поддельный. Но и не заметить того, что слова были произнесены с иронией, можно лишь тому, кто ничего не знает.

— Что-то вроде, — Жак тоже посмотрел туда, где должна сидеть миссис Баскет. Он еще не всех запомнил, но эту конкретную библиотекаршу теперь забудет вряд ли. — Вечерний обход. По инструкции никого, кроме охраны, быть не должно.
Всегда ли Жак был таким правильным? Иногда, особенно на войне, он принимал не совсем стандартные решения — от безнадежности, от страха, от неизгладимого желания, чтобы все было хорошо, — а потом джин и попытки забыть или разговоры с начальством. На гражданке нет давления обстоятельств, с которыми трудно примириться, поэтому нет причин не исполнять, что велено.

Дальше… всё верно. Они не друзья. Они знают друг о друге не так, чтобы много — и ноль уверенности в том, что помнят их редкие разговоры правильно. Жак молча кивнул, будто бы соглашаясь. Неудачное начало разговора. Не то чтобы он обратил на иронию много внимания.
— Лос-Анджелес здесь недалеко, тоже, считай… в пригород уехал.
Не другой континент и даже не другое побережье, так что почти верно.
Пожал плечами.
— Развод, новая жизнь, как-то так.
Указал на стопку книг.
— Ищете что-то конкретное? Или так… хобби?..
Боже он даже не помнит, читал ли Кобб что-то на коротком армейском отдыхе, потому что практически его в таких ситуациях и не видел. Особые задания есть особые задания. Зашел, выполнил — и до свидания, каждый в свою часть до следующего. Не так уж много времени, чтобы узнать друг друга. Или не так. Достаточно времени, чтобы понять, что перед тобой за человек, но никогда не хватает, чтобы толком познакомиться.
— Может, выпьем как-нибудь?.. — выстрел наудачу. Нельзя пройти мимо, нельзя молча сделать вид, что вы незнакомы, — неуважение к тому, что они когда-то пережили. Но что, если другой хочет всё забыть, а ты теребишь едва зажившую рану?.. Жак заставил себя не думать лишнего. Пусть сам отказывает, а его, Эстона, совесть будет чиста: он не отвернулся от сослуживца, он сделал всё, что мог… Или нет?..