Однажды кто-то сказал, что жизнь — это, по сути, жвачка с разными вкусами. Никогда не знаешь точно, какой именно тебе попадётся, так как не стоит абсолютно верить обёртке. Никогда не знаешь, чего от жвачки ожидать — некоторые вкусы по-настоящему удивляют, некоторые не оставляют никакого послевкусия, и, едва выплюнув, уже трудно вспомнить, как ощущался во рту вкус.

Раньше я бы спорил с этими словами самопровозглашенного мудреца до срыва голоса, до хрипоты. Мне всегда казалось — особенно пока была жива мама — что жизнь слишком многообразна, слишком многогранна, даже в самых мрачных своих проявлениях, слишком сложна, чтобы сводить её до столь примитивной субстанции, как жвачка. Такое сравнение непременно возмутило бы меня, ибо — как в концепт жвачки вписывается искусство, музыка? Но всё это осталось в другой, прошлой, жизни, дорога к которой закрыта навсегда, а тропы заросли, и не найти больше их следов. Всё это там — в жизни, к которой я давно не имею никакого отношения, которой как будто бы жил вовсе не я. Все эти споры словно остались за человеком, который плюнул бы мне в лицо, увидев меня нынешнего.

  Сейчас же я с таким сравнением, с этими словами, вполне согласен — с тем лишь уточнением, что моя жизнь уже много лет представляет собой совершенно безвкусную жвачку, которая держится во рту только по глупой привычке. Она отчаянно напоминает ту самую жвачку, прилипшую к подошвам сапог вместе с грязью и пылью, которую едва ли заметишь, шагая в огнях огромного города — разве что, когда станешь оттирать её грязный след от подошвы, чистя обувь.

  Именно такой прилипшей к чужому сапогу грязной жвачкой чувствую себя я уже... несколько лет. Особенно остро это ощущается крайние несколько месяцев — примерно полгода. И всё бы ничего, терпимо — даже с этим противным, мерзко скребущим горло, точно начинающийся грипп, чувством можно жить. Качество жизни — уже абсолютно другой вопрос, правда, но жить, действительно, можно. Иначе статистика самоубийств была бы запредельно высока в целом мире. К счастью, человек — существо, способное приспособиться практически ко всему, и показывающее высокий уровень выживаемости. Так что, да, я мог бы жить с этим мерзким ощущением собственной бесполезности, с пониманием того, что я — абсолютно жалкая сущность, субстанция, о которой никто не думает, которой никто не придаёт значения, на которую никто не обращает внимания. Прилип к сапогу человека, которого встретил, припал к его ногам, и, повисев на них немного, точно назойливая пиявка, был сброшен — грубо, одним рывком, одним движением, как и полагается. Человек наступил на меня той самой подошвой, на которой я болтался какое-то время, так страстно желая удержаться как можно дольше, закрепиться — закономерное желание для любого ничтожества, совершенно логичное, — и просто пошёл дальше. Казалось бы, что в этом такого? Ничего, всё в порядке вещей, всё закономерно. Но важно то, как это было сделано. И то, что вслед за поступком пришло недоумение — зачем была нужна такая сложная схема, для чего? Всё можно было сделать гораздо проще — назойливую муху гонят ладонью прочь, не придумывая крайне затейливые схемы. Её, как правило, просто прибивают мухобойкой. Я — та самая муха, был ею, похоже. Но был придуман почти что изощрённый способ меня прогнать — значит, я исключение из правил. Впервые с осознанием этого так трудно примириться, практически невозможно жить.

Вечер. Романтика. Поцелуи. Красиво мерцающие в комнате свечи с запахом апельсина.
— Мне завтра предстоит командировка. Это ненадолго. Но я буду скучать.
— Я буду тебя ждать.

  Теперь уже даже не верится, что я действительно обещал ждать. Что мы обсуждали, чем займёмся после командировки. Что у нас были планы. Что перед нами маячило будущее. С трудом верится даже в то, что этот человек, в принципе, был в моей жизни. Закрывая глаза, я вижу калейдоскоп воспоминаний, эпизоды, которые мы, вроде бы, вместе пережили. Но всё чаще склоняюсь к мысли, что это всё был лишь прекрасный сон, из которого меня нагло вырвали, выдернули, точно струны у скрипки. И холодное утро просто сменило название — "отъезд, деловая поездка, командировка".

Утро. Объятья. Нежные прикосновения.
— Тебе обязательно уезжать?
— Да. Мне нужно.
— Можешь считать, я уже по тебе скучаю.
— Не стоит. Наша разлука не продлится долго.

То был, кажется, декабрь. Сейчас — июнь. Сколько я уже один? И когда именно я перестал ждать, сходить с ума от ожидания? Уже давно не считаю. Первые дни умиротворенного спокойствия влюбленного человека сменились тихой тревожной мелодией, в которую позже всё чаще и беспардоннее стал вмешиваться предательский шепоток, что не так идёт что-то. Потом начались дни ада — персональные дни и недели, когда волны отчаяния смывали следы любой деятельности по поиску того, кто, как будто бы, не собирался возвращаться. Потом наступила депрессия, точнее, её очередной острый приступ. Болезнь, с которой я отчаянно сражаюсь уже много лет, в этот раз была совершенно беспощадна. Мне не хотелось открывать глаза по утрам, и, едва в окно пробивались первые лучи солнца, я начинал молить высшие силы, чтобы поскорее вернулась ночь; мне не хотелось не то, что вставать, а даже шевелиться в постели, не хотелось ни пить, ни есть, и припадки безумной молчаливой ярости странно сочетались во мне с приступами горячих слёз; мне не хотелось дышать даже, и, всякий раз соприкасаясь с ним взглядом, я хотел разбить собственный инструмент, потому что мне казалось, что я ломаю пальцы, едва касаясь ими клавиш . Я жил бесконечной болью, я стал безграничной тоской. А потом, проснувшись одним утром, я поймал в своём воспалённом разуме страшную, но простую в своей констатации мысль: " Он никогда не вернётся". И с тех пор я стал считать себя жвачкой, которую с раздражением смахнули с подошв, намеренно потоптавшись после, растоптав. Это было даже больнее, чем просто чувствовать себя брошенным — мусор лишь выбрасывают в урну, желая от него избавиться, вовсе не обязательно проводить такой изощрённый ритуал. Человек исчез, буквально испарился в воздухе, словно и не было его никогда; он стал зарубинами в моей памяти, но, чем дольше тянулись дни, тем громче в моей голове звучал вопрос: за что? Мне больше не интересно было узнать, почему он ушёл, я лишь хотел услышать ответ, зачем он сделал это так нечеловечески жестоко. И этот вопрос с тех самых пор, как вонзился в подкорку моей головы, как угнездился, словно червяк, в моём мозгу, всегда теперь со мной. Но я даже ни на шаг не приблизился в поисках ответа.

***

Мигрень. Сегодня меня тоже донимает мигрень — как два дня назад, три дня назад, или пять дней. Она отныне всегда со мной, моя спутница. И она не исчезает — в отличие от того человека. Всегда со мной — просто в какие-то дни звучит тише, в какие-то — играет сильнее. Я привык не рыдать от боли, когда в голову словно впиваются острые ножи, но чувствую, как в ушах звенит каждый мой шаг. Иду по привычному маршруту до дома от магазина, устремив глаза в пол. Грязный мокрый асфальт — почти привычный пейзаж, совершенно мерзкая серость. Из-за неё становится ещё более тошно от жизни. В руках уже промокший от дождя хлеб. Плевать. Есть сам не стану,  разве только утром сделаю небольшой бутерброд к чаю. Отдам голубям. А ещё — коту. Он — рыжий, со всколоченной шерстью, — как всегда, встречает меня на углу магазина. Вечно пялит на меня умоляющий взгляд — я бы уже давно к себе его забрал, но не смогу больше привязаться ни к чему живому. Привязанности к людям измотали меня, иссушили. Но я точно отдам ему хлеб. Мне не нужно. Мне, по сути, уже ничего не нужно.

  Зайдя за угол и прижавшись к стене магазина, я открываю пакет, отщипываю кусок хлеба. Кот возбуждённо ходит вокруг, высоко подняв хвост. Ждёт. Он всегда так голоден, что жадно поедает хлеб. Потрясающее упрямство и жажда жизни. Надо будет и консервы для него купить. Завтра, пожалуй. Со вздохом, я отдаю ему по очереди две сосиски из пяти, купленных на завтрак. Он вгрызается в них зубами так, словно это — его добыча, жертва. Я завидую. Наверное, он бы расхохотался, этот кот, знай он, как сильно я ему завидую...

  Иногда, оторвав взгляд от ненасытного ужина кота, я встречаюсь глазами с людьми, я провожаю их взглядом. Каждый куда-то идёт, почти каждый — спешит, и музыка из шагов, в перемешку со шлепаньем по лужам, создаёт причудливую мелодию. Человек такую едва ли сумел бы создать. Это — звуки природы, музыка самой жизни. Ещё три или даже два года назад я бы с удовольствием её слушал. Теперь предпочитаю тишину — горькую, абсолютную и безучастную. Жизнь меняется, меняя нас. Порой — не в лучшую сторону.

  Мистер Бортель, сухопарый старик, завидев меня и поглощающего сосиску и хлеб кота возле меня, приветствует нас лёгкой улыбкой. Я отвечаю ему таким же лёгким кивком головы. Для него я и рыжий кот — забавный городской пейзаж, его малая часть, но это лучше, чем быть пожеванной жвачкой, прилипшей к чьим-то подошвам, определённо. За ним семенит другой старик, мне незнакомый, спешит куда-то пышных форм женщина, шумят, веселясь под монотонным дождём дети. Я в тоске опускаю взгляд. Вряд ли случится увидеть здесь ещё что-нибудь интересное.

  И вдруг — я весь вытягиваюсь, точно готовая вылететь из ножен стрела, и мой взгляд замирает на отражении ближайших луж.

Фадель?

Внутри будто вспыхивает огонь. Он вот-вот перекинется в пожар. Я крепко жмурюсь, но, открыв глаза, понимаю — отражение в лужах не исчезает. Я едва не сошёл с ума, когда он исчез, и я перестал изображать даже жалкое подобие жизни, когда понял, что он не вернётся, но его лицо и очертания тела я даже в предсмертной агонии узнаю.

Фадель.

Когда я поднимаю взгляд, оторвав его от луж, его уже рядом нет. Чёртов мастер исчезновения! Но в этот раз ты у меня просто так не уйдешь!

  Беспокойно пробежавшись взглядом по пёстрой толпе, я ищу его среди людей, которых вынесло на улицу, несмотря на монотонность дождя. Я замечаю его фигуру и ноги в толпе, совсем недалеко от себя, и включаю ещё одного своего верного спутника — бег. Привычка, от которой не смогла избавить даже моя чёртова меланхолия, длящаяся годами и не дающая мне спокойно дышать. Прервать которую не удалось даже в те дни, когда мечась от боли, я каждый день буквально отдирал себя от кровати — первые дни, когда понял, что он не просто уехал, а исчез.

Я бегу, рвусь вперёд, постоянно ускоряя шаг, и извиняюсь невпопад, кое-как, натыкаясь на людей в толпе, давя и пиная их локтями и ногами. Я мчусь вперёд и вперёд, фиксируя взглядом, словно маяк, его, как обычно, тёмные одежды. Вскоре позади остаётся магазин, и поворот, и рыжий кот, закончивший свой ужин, сегодня столь щедрый. А я всё бегу и бегу — мы с ним ближе, чем кажется, но, вроде бы, моему бегу конца и края нет.

  Оказавшись совсем близко от него, так, что легко могу сбить его с ног, я натыкаюсь на какую-то женщину, принеся ей спешные извинения, заведомо по-французски, — возмущаться от этого она едва ли меньше станет, а вот на разговор меня точно не выведет,  — толкаю локтем какого-то мужчину, и, наконец, достигаю своей цели, цепляясь за край рукава его пальто:

— Фадель!... — на встревоженной ноте дыхания выкрикиваю его имя, вслед за которым вторит далёкий гром: — Фад!...

***

Утро, первые минуты после рассвета. Я, сидящий за роялем. Его внимательный, цепкий взгляд, ласкающий мне спину.
— Сыграй для меня.
— Для тебя — всё, что угодно.
Я касаюсь клавиш, и начинаю играть "Морской бриз" — мелодию, что я сочинил для него. Первую, написанную за много лет, для нашей души — кажется, одной на двоих...

// О ПЕРСОНАЖЕ
Маг коптских кровей. Чистый лист для ваших фантазий о том, когда и как его занесло в Америку, а может, и не его одного. У меня Фадель прорабатывается по пути, поэтому не имею ничего против многочисленной родни, если вдруг таковая задумается. Как и каких-то глобальных планов в отрыве от меня и моей истории.
Как и почему Рамеш связался с демоницей, в результате чего на свет появился Фадель - тоже отдаю вам на откуп. Однако, у меня есть мысль, что кровь демона - ценный ингредиент для ритуалов, и такая бутылочка в шкафу у него появилась, взамен на то, что сын останется на его попечении. Отношения нормальные, никаких проблем тут нагородить я не планирую, общаются и по сей день. Точнее, в последний раз виделись и разговаривали полгода назад, когда Фад оставил свои вещи на время. Скоро надо будет напомнить о том, что чемодан неплохо бы забрать.
Внешность вполне менябельна, но давайте помнить, что египтяне смуглые. Можете его молодить, можете нет, тоже не важно.
Если что забыл - допишу или обсудим.

// ДОПОЛНИТЕЛЬНО
Обо мне:
► человек работающий, работающий на сложной и ответственной должности, поэтому не могу безвылазно сидеть в интернете и конкретно на форуме; поддерживаю связь через телеграмм, не скрываюсь, приходите сразу — @vtavola, вот там могу отвечать в любом время, прямо реально в любое;
► я в любом случае пойду на контакт для обсуждения и придумки сюжета, лора, делиться контентом по теме, но не ждите, что я начну с первого же дня делиться чем-то личным, касающимся реала. во-первых, не все этого хотят, во-вторых, я не всем доверяю, этот момент лучше со своей стороны сразу обозначьте во избежание недопониманий;
► я не теряю интерес. совсем. никогда. если я придумал персонажа — то я доведу его до логического конца, исполнения цели или смерти, или и того и другого в одном флаконе. поэтому о моей постоянности можете не волноваться даже в случае, если на меня напал неписун;
► о неписуне сообщу, но вообще не могу дать своему темпу какую-то конкретную оценку. бывает, выдаю пост в месяц на каждом проекте, бывает, выдаю куда-нибудь каждые 2-3 дня. пинания стерплю только в том случае, если вы прям как человек запали в душу и я вас не захочу терять. но в этом случае стараюсь до пинания и не доводить.
► играю на нескольких ролевых, играю с несколькими игроками, не приемлю ревность ни в каком виде и прошу этим меня не беспокоить;
► люблю плести долгие сюжеты с кучей ходов, обоснуев, последствий и прочего, поэтому если вам не до придумки или обоснуя, почему ваш персонаж поступил так, а не иначе, то мы не сыграемся;
► не умею играть без четкого представления, для чего мне нужен тот или иной эпизод; это не рельсы, но определенные планы и вехи для истории персонажа у меня всегда есть; считаете это лишним — мы не сыграемся;