Разочарование - отвратительно кислое ощущение внутри. Оно остается после кипящей злости, как послевкусие любого действа. Все, что ты делал раньше прекрасно и замечательно, все что ты умел и в чем был уверен, омрачено теперь тем, что уже не получается в той же мере. Кем ты был? «Я — Ра, свет, огонь и пламень,» — заявлял ты когда-то. — «Великий могуществом и гневом». Любимый сын, которого видели не менее великим, чем сам Отец, всего через несколько лет после закрытия врат в родной мир из вдохновляющего миллионы на кровопролитную резню бога превратился в озлобленного и жестокого предводителя небольшой банды, что наводила страх на приверженцев новой религии. Логичный, закономерный шаг - истребить заразу, пока она не успела расползтись по миру и захватить все больше сторонников. Вот только ты один, а учеников Христа - двенадцать. Силы не равны и ты отчаянно проигрываешь в этой схватке, в той войне, что начал и сам решил на сей раз участвовать. Ты еще не понимаешь, что заранее проиграл. Отвратительно черное предчувствие точит изнутри, заставляя хмуриться и отгонять фантазии о том, что может случиться в будущем, но ты старательно отгоняешь от себя этих гиен, пытаясь закопать глубже сомнения и подбадривать себя с помощью маленькой кучки обезумевших язычников. Такие чистые, наивные и верные. Такие глупые, что рвутся в бой с непобедимым врагом только потому, что нашелся лидер. Лидер? Едва вставший на ноги юнец по мнению некоторых. Им не дано знать, что ведомы они тем, кому уже несколько тысяч лет. Они могут лишь ощущать тот гнев, что кипит внутри него, и удивляться собственным омерзительным убийствам, что творят в истерическом бреду собственной веры. Такие же легко поддающиеся влиянию, как и те, кому запудрили голову последователи Иисуса. Скольких вы прибили? Несколько десятков, сотен, тысяч? Но почему ты занялся этим сейчас, а не тогда, когда угроза только стала маячить на горизонте? Где была твоя хваленая интуиция хищника, «тот кто может видеть впереди», когда нарыв на теле, казалось бы, непоколебимой веры в Великое Множество Богов, только назревал, но еще не был настолько огромен? Ты зол сам на себя, но разве подобает наказывать самого себя, когда очень удобно под рукой расположились те, чью кровь можно безнаказанно пролить? Вот только ее всегда мало, чтобы успокоить твое уязвленное самолюбие. И мысль, что в одиночку это дело все равно неподъемно, тебя не успокаивает. Ты не привык сидеть без дела, даже если заняться откровенно нечем. Если есть хоть малейший шанс что-то изменить, ты его используешь. Даже если это только все усугубит. Последствия тебя мало волновали. Да и сдерживать некому - разве могут эти ничтожные рабы думать за тебя и тебе перечить? Слово твое для них закон, для них приказ и они не ведают, что творят в угаре радости, что подчиняются.
Порой закрадывается в твою голову еще более темная мысль, что не убийством действовать нужно. Клин клином вышибается, но ты убежден, что времени на проповедование у тебя нет. Да и разве не смешно это - ходить и доказывать собственное существование?! Мысль тут же отбрасывается прочь подальше. Смерть - достойное наказание за предательство тех, кто дал тебе все, научил жить и поддерживал порядки долгие века. Сколько смертей нужно, чтобы они задумались над тем, что делают что-то неправильно? Ты не знаешь, но упрямо гнешь свою линию, продолжая косить головы. А толку? От них ни силы, ни вреда, ибо верят они уже не в тебя, и не в Ра, и ни в кого, кого ты знаешь. Бесполезное дело, не находишь? Постепенно ты и сам приходишь к этой мысли, но не хочешь признавать, что она посетила твою голову. Под ее влиянием ты становишься тише, уже не участвуя в набегах на христианские деревни, а наблюдая издалека за тем, как подчиняющиеся тебе бандиты истребляют всех неугодных тебе на своем пути. Ты начал скучать и потому избирать все более изощренные пытки, извилистые пути влияния, отходя в тень. И все равно тебе ее доносят, откуда не ждешь.
Помнишь тот миг, когда ты резко остановился, глядя в глаза случайного прохожего? Ничего еще не сказавшего, но заставившего на какое-то время забыть, куда ты шел и зачем. Просто потому, что вы узнали друг друга. Ты всегда знал, что не единственный, кто мог остаться заперт среди примитивных, но впервые встречаешь одного из своих. Это уже не одиночество, но у каждого свои взгляды на то, как стоит вести себя в мире, где тебя постепенно забывают.

Волнение – слишком человеческая эмоция, чтобы испытывать его сейчас. Оно никому не поможет ни в одной из ситуаций, а только затуманит разум и помешает здраво мыслить. Маахес, наверное, впервые за все свое долгое существование задумывается о подобном. Казалось бы, первое, что должно было прийти на ум при приливе сил – это «пора домой», сломя голову бросить все и нестись на всех парах в родные края, но нет. Не стоит внезапно бросать теплое насиженное место в надежде на то, что придешься к месту там, где про тебя и думать-то давно забыли. Слишком долго египтяне были предоставлены сами себе и давно научились обходиться без своих древних богов, так что, даже если врата и правда снова открыты, и божественная семья воссоединится, радость встречи будет сильно смазана тем, что произошло за эти две тысячи лет. И не факт, что радость вообще будет. Тогда надо ли…? Но лучше уладить все дела и все-таки съездить «домой», подтвердить догадку или опровергнуть ее, держа в уме возможность вернуться обратно. Вернуться ни с чем, в свое жалкое существование в качестве обычного человека и влачить его дальше.

Сидя в самолете и глядя в иллюминатор, мужчина пытался выкинуть из головы грустный образ рыжеволосой девушки, провожавшей его в аэропорту. Может получиться так, что они больше не увидятся. Отчего-то эта мысль вызывала смешанные чувства. Маахес подолгу бывал один и никогда не чувствовал необходимости в чьем-то обществе. Одиночество было для него самым естественным состоянием, он не стремился заполнить свое время кем-то еще кроме себя и не чувствовал от этого дискомфорта, но при этом он никогда не отрывал себя от семьи. Ведь они существовали бок о бок долгие тысячи лет, и даже оказавшись запертыми в людях, многие друг друга нашли и держались вместе. Может, раньше и были какие-то другие нормы отношений, но родители всегда были родителями, а братья братьями, и Маахесу было немного не понятно, как можно не захотеть встретиться с родными после такой долгой разлуки. Но Иштар предпочла остаться в Куантико и дожидаться вестей от него, а не искать своих. Хотя, наверное, стоило бы. Если Ра и правда решил почтить своим присутствием Египет, то им всем сейчас будет совсем не до личной жизни. В мире слишком многое изменилось и это затрагивает всех. И вряд ли сейчас стоит заводить друзей из другого пантеона.

Каир встретил Маахеса привычной духотой, только не от жары, а от смога выхлопных газов, и жутким шумом. Издержки цивилизации. Некогда пустынные улицы, наполненные благоуханиями цветов и благовоний, ныне превратились в бесконечный рынок, кишащий торгашами и мошенниками, коих, в общем-то, всегда было в достатке, но сейчас они плодятся как тараканы и вряд ли разбегутся, если включить свет. Наоборот, эта свора стервятников найдет чем поживиться на несчастьях других. Им не мешает это делать даже новая их религия, хотя та и под стать приверженцам - варварская по отношению ко всему, от которой сейчас осталась только форма, и то - ею прикрывают все самые неприглядные свои деяния. Даже этот несчастный таксист, что везет сейчас задумчивого молодого человека вглубь города по неумолимым пробкам, найдет, как обсчитать пассажира. И, если прищучить его за это, сошлется на больную мать, безработную жену, выводок голодных детей. И будет прав по всем статьям, ведь делает зло во благо. Но Маахес делает вид, что не замечает этого. Не пытается ускорить процесс, не психует, что опоздает куда-то. Наоборот, он всеми силами оттянул бы момент, когда ему пришлось бы появиться на сцене будущей трагедии. Но автомобиль тормозит у гостиницы, и час расплаты за свою беспомощность близится все больше.

Теперь, когда багаж сброшен во временном убежище и до дворца Эль-Гизы остается лишь рукой подать, можно было бы в один миг оказаться перед лицом Создателя, преклонить колени пред Отцом и приветствовать его как и положено, как и тысячи лет назад делал это ежедневно. Но вместо этого Маахес отправляется в путь пешком, в каждом шаге ощущая тяжесть грядущего. В каждом касании до камней дворца он чувствует смерть. Смерть величия, смерть покорности и смерть даже своей собственной сущности, ведь сейчас эти высокие своды и колонны вызывают в нем не теплые воспоминания о прошлом, а излишнее благоговение в смешении со страхом. Когда это пристало воину бояться? Когда он чувствует за собой вину. Вот только с этого поля боя дезертировать не выйдет.
Он пришел не первым. Нарочно это сделав, он чувствует укол совести за то, что гнев Ра уже обрушился на кого-то другого, совсем несправедливо. Хотя, рано или поздно достанется все равно всем и каждому, стоит только явиться. И горе тому, кто не явится сам, так что лучше сделать этот шаг, получить свою долю и перетерпеть. Быть рядом здесь и сейчас, по собственной воле, а не дожидаться, пока призовут. Проблема только в том, что Маахес всегда был излишне прямолинеен и искренен. А еще из него получился бы отвратительный актер, который не смог бы подделать радость встречи и благоговение, которого не испытывает. Непокорный мальчишка, каким был, таким и остался, лишь молча ступая за спиной того, кто уже успел преподнести Верховному свое почтение. Неприлично прерывать беседу, но сказать что-то нужно, однако, слова застревают в горле, потому что не нравятся. Нет таких слов, которые было бы достойно ему сейчас произнести.

Шаг. Один шаг. Это все, что порой отделяет нас от желаемого. И ты либо делаешь его, вперед, встречая неизвестность, либо пятишься назад, гонимый непреодолимым страхом. Страх есть у всех. Все чего-то когда-то боятся. Это не постыдное чувство, по сравнению с трусостью, например. И тот, кто разумом в какой-то мере не обделен, всегда попытается свои страхи перебороть. Они никуда не денутся, но действовать вопреки им будет уже легче.
Маахес явился. Он сделал этот самый шаг, над которым долго размышлял. Успокоивший свою ярость, некогда кипевшую без продыха, он приспособился и просто привык к тому примитивному миру, где их всех бросили наблюдать свою медленную погибель. Бессилие, забвение, разлука... с таким коктейлем неудач уже и бессмертие не радует. Но он как и многие ждал и верил, что положение дел когда-нибудь изменится. И момент настал. Когда многие уже устали ждать. Наверное, он тоже, потому что не нашел в себе отклика радости, когда силы всколыхнулись в воздухе и стали возвращаться к своим хозяевам. Или же его придавило пониманием того, что радость эта будет длиться недолго, когда боги воссоединятся и поймут масштаб изменений в мире людей.
И все же, осознание того, что он снова может чувствовать себя собой, настигает его при виде родных. Он может снова обернуться львом и с равнодушным видом уйти подальше, как делал это раньше. Он снова может обрести потерянных братьев, с которым в детстве по глупости не находил общего языка. Пусть этому и нет времени радоваться в полной мере сейчас.
Ра был ожидаемо холоден. В прочем, как и всегда, но это никогда не обижало. Ты почему-то просто знаешь, что за внешней отрешенностью есть все, что хочешь ты найти. Нужно просто обратиться и узреть. И тогда спокойствие, молчание уже не пугают. Так надо. Так будет. Потому что так есть. И отпадает необходимость в словах. В рассказах, объяснениях и оправданиях. Он все уже знает. Он видит в тебе. И от него ничему не скрыться. Ни настроению, ни помыслам, ни поступкам. Так и в этот раз. Так и Маахесу благоволения ждать не приходится. Ему тут же стало стыдно за то, что он так быстро отвык от своей природы и мыслить стал так человечески, что допустил себе недовольство, когда узнал о трагедии Судана. Он допустил себе не согласиться с мнением Верховного. Он допустил сомнения, но разве имеют права солдаты думать и обсуждать приказы полководца? Маахесу одного сурового взгляда хватило осознать свою глупость, но он никак не думал, что Отец не остановится на этом. Перенеся детей в Дуат, он затеял суд. Суд над самим собой. Двоякие чувства это вызвало у бога. "Кто мы такие, чтобы Ты доказывал нам правоту?!" Глаза горят непониманием и гневом, но слова не срываются с губ. Он видит, он слышит, он знает это. Но если решил Ра, что суд необходим, суд будет, как бы он ни был кому неприятен.
Анубис привычно спокоен и не задает вопросов. На все свое мнение, свой собственный, особенный взгляд, обычно пугающий, но рациональный. И точное, четкое, выверенное до секунды и миллиметра исполнение приказов.
Весы не пошатнулись ни разу. Как будто могло быть иначе? Как будто мы ждали другого?! Случилось то самое очевидное, в чем не было никакой необходимости. Но не было ее по законам людей. Это они решают все словами, меняя уклад и традиции чуть ли не каждый день.
Шу все еще кипит возмущением, что им пришлось сие наблюдать. Хонсу в страхе хватается за старшего брата, когда тот становится следующим. Тогда Маахес понимает - они все сомневались. Они все излишне смягчились к человеческому роду, и им сложно принять его боль, его смерть, перед которой они снова бессильны, даже вернув свои силы. Они все в какой-то мере виновны. И вот здесь, здесь уже самый темный страх змеем ползет по внутренностям, подбираясь к самому горлу. Самому себе вынести приговор - всегда так противно? И все же, пора успокоиться. Пора вспомнить, что боги милосердны и Отец их не исключение. Он любит их, их всех, он за каждого где-то в глубине своей царственной души переживает, иначе не стал бы ничего доказывать, тем более, таким радикальным путем. Он не позволит им кануть в небытие, особенно сейчас и так позорно. Не стоит снова совершать этой глупой ошибки. Надо верить. Надо вспомнить. Надо быть собой и принять результат с гордо поднятой головой.
Внезапно потяжелевшая рука Маахеса опускается на плечо младшего брата, напоминая ему, что опора все еще есть. Напоминая и самому ему, что он не один и он не последний.